Автобиография Крэйга Беллами. Глава 3. Перемены

В те месяцы я был невероятно близок к тому, чтобы профукать всё и никогда не иметь футбольной карьеры. Одной из вещей, спасших меня, стала встреча с Клэр. Мы с ней развелись в конце 2012 года, но до этого были вместе с того самого дня в 1993 году, когда мой брат Пол пришёл и сказал мне, что я ей нравлюсь. Я встретил её на улице, и мы впервые поцеловались. Вскоре мы стали нераздельны, и я стал меньше времени проводить со своими приятелями. Внезапно вместо пьяных посиделок с корешами Клэр стала моим фокусом внимания.

Летом следующего, 1994 года был Чемпионат Мира, и, хоть люди и не запомнили его как один из самых замечательных чемпионатов, он помог мне снова влюбиться в игру. Я твёрдо решил посмотреть каждый матч. Я любил изучать Роберто Баджо и Ромарио. Моё лето было восхитительным, и я почувствовал, что футбол вновь становится моим приоритетом. Я сумел остановиться на краю, в то время как некоторые из моих друзей оказывались за чертой.

В других смыслах мне тоже повезло. У меня были отличные отношения с бабушкой Мэри, матерью моего отца. С раннего возраста она присматривала за мной и моими братьями, так как отец с мамой часто были на работе. Поэтому большую часть школьных каникул я со своей бабушкой, своими братьями и кузиной Сарой проводил в Адамсдауне, довольно недалеко от того места в Сплотте, где мы жили.

Думаю, бабушка Мэри была невероятной, она показала нам настоящую любовь. Мы целовали её, когда приходили, и целовали, когда уходили. Она была прелестной женщиной, которая не боялась показать эмоций. Она имела большое влияние на меня. Если я делал что-то не так, мои родители никогда особо не ругали меня, но бабушка могла, и я, расстраивая её, чувствовал большую вину. Я обожал её. Она была блестящей, блестящей женщиной.

Тем летом 1994 я начал понимать, что моё время в Кардиффе подходило к концу. Я страшился отъезда. Может, в Троубридже и были социальные проблемы, но я любил его. Я знал его. В моём районе Троубридж Грин каждая дверь каждого дома была открыта. На улице играла музыка, и можно было зайти в любой дом.

И конечно, некоторые из моих лучших воспоминаний связаны с футболом. Я помню полуфинал Кубка Англии 1990 года между «Ливерпулем» и «Кристал Пэлас», когда я порхал из одного дома в другой. Я зашёл в один дом, и Иан Раш забил, потом зашёл в другой - и кто-то ещё забил. Но тут внезапно в дополнительное время забил Алан Пардью, и «Пэлас» выиграли 4-3. После матча на улице появился фургон с мороженым, и началась мясорубка.

Но те дни ушли. Многое изменилось. Некоторые из моих приятелей уже попали за решётку за преступления, совершённые ими для того, чтобы утолить свой наркотический голод. Дошло до того, что мой отец действительно стал желать моего отъезда в «Норвич», потому что он так переживал за меня и за то, что могло со мной произойти, если бы я застрял дома в Кардиффе.

В «Новриче» хотели как можно раньше завершить мой переход, но это было запрещено из-за моего школьного возраста. Но я всё равно не собирался ходить в школу, поэтому, так или иначе, я стал больше времени проводить в «Норвиче». Я начал играть за молодёжку, и чем больше футбола я получал, тем больше они тренировали и улучшали меня.

Я до сих пор нахожу то последнее прощание с домом очень тяжёлым. Я присоединился к «Норвичу» 1 июля, и ночью, накануне отъезда, меня озарило, что пришло время. Я понял, что настало время перемен. Понял, что жизнь уже никогда не будет прежней. Понял, что я должен был сделать это, или я никогда не стану футболистом.

Покидать Клэр было очень тяжело. Она ещё училась в школе, и не было никакой возможности того, чтобы она поехала со мной, и меня беспокоило, что мы можем отдалиться друг от друга. Неожиданно простые вещи из моей жизни, такие, как прыгнуть в автобус и поехать повидать бабушку, которые я принимал как должное, показались необыкновенно ценными, потому что я знал, что никогда больше не смогу сделать это снова. Через эти ритуалы переезда проходят многие дети, покидающие дом, но мне было 15, и для меня это было очень тяжело.

Это также повлияло и на тех, кто окружал меня. С моим старшим братом мы были двумя разными людьми, но с младшим были близки. Когда мы были детьми, то делили с ним одну комнату, и я всегда защищал его. Когда я оглядываюсь в прошлое, то сочувствую ему, потому что я уехал в 15 лет. Сегодня твой старший брат присматривает за тобой, а завтра его уже нет.

Он был в трудном возрасте и внезапно остался один. С того времени мы отдалились друг от друга, и я думаю, именно из-за того, что я уехал в юном возрасте. Дело было не только в географическом разделении - возникает также и психологический барьер. Мой отъезд из дома в таком раннем возрасте повлиял на отношения с моими близкими. Такая решительность к действию может развести порознь.

Отец и мать отвезли меня в Норвич. Папа отсчитывал дни до моего отъезда, потому что знал, с какой опасностью я мог столкнуться дома. С мамой было по-другому. Она бы обрадовалась, если бы я сказал, что хочу вернуться домой. Она бы тут же отвезла меня обратно в Кардифф. Она теряла своего 15-летнего сына, и для неё это было тяжело. Позже отец рассказал мне, какой расстроенной она была на обратном пути, но показать этого при мне не могла. Она думала, что теряла меня - так и произошло. Я больше не собирался быть там.

Во многих смыслах, думаю, боль от разлуки и то, через что я прошёл в следующие недели и месяцы, сформировало того человека, которым я стал. Первый год моего ученичества в «Норвиче» стал самым тяжёлым в моей жизни. Большинство ночей я засыпал в слезах. Я научился справляться со всем сам и никогда не обращался к другим.

Всё было тяжело. Я жил в квартире в доме, которым владела семья, никогда раньше никого не принимавшая, поэтому они не были особенно уверены, как действовать. По вечерам они устанавливали комендантский час. Это было жёстко и формально, было небольшим культурным шоком после той жизни, какой я жил в Кардиффе.

Я делил комнату с другим новичком, который вырос в деревне в нескольких милях оттуда. Поэтому по выходным он мог ездить домой. Я не мог. Я был разбит. Я угрюмо бродил вокруг, и для семьи, которая приняла меня, это также было трудно. Наверное, я был для них не лучшим первым жильцом. Они пробовали сделать так, чтобы я чувствовал себя лучше, но у них не получалось.

В те дни предсезонка было трудной. Это была тяжёлая работа, и она была беспощадна. Она заключалась в длительных пробежках и предполагала закалку характера. Примерно так я представлял себе первые дни в армии. Старшие профессионалы относились к нам как к грязи, так же поступали и некоторые сотрудники тренерского штаба. У каждого новичка был кто-то из профессионалов, на кого нужно было работать, и моим был Джон Польстон, защитник, бывший ветераном клуба, когда я пришёл [в настоящее время работает персональным тренером, массажистом и физиотерапевтом – прим. пер.].

Я должен был чистить его бутсы, приносить ему форму, готовить для него чай или кофе, если бы он захотел, и просто убирать после него. С ним было трудно. Он делал это специально. Каждый раз, когда я возвращался со сборов сборной Уэльса U-17 или 18, мне снова приходилось представляться ему. «Ты кто?» - спрашивал он. Он знал кто я, но хотел унизить меня этим.

Если он был недоволен чаем, то выливал его в раковину и говорил, чтобы я принёс другой. Он также всё время жаловался на свои бутсы. Это не было необычным. Я думаю, остальные игроки тоже видели в этом закалку характера. Я принимал какую-то часть всего этого, но это действительно походило на запугивание. Они устрашали, как будто пытались сломать нас.

Каждые шесть месяцев мне было разрешено отправляться домой на длинные выходные. Договорённость была в том, что, отыграв в субботу, я должен был вернуться к тренировкам в следующую среду. Мне предоставляли несколько дней отдыха, но возвращаться назад было тяжело. В первый раз всё было нормально, но во второй я плакал в родительском доме, когда пришло время уезжать. Я не хотел возвращаться.

Мой отец позвонил в «Норвич», и мне дали пару дополнительных выходных. Они не торопили меня. Должно быть, они видели такое и раньше. В конце отец был непреклонен со мной, сказал, что нужно возвращаться. Сказал, что я справлюсь с этим, что будет легче и если я смогу перенести это, то смогу перенести что угодно. Я не был так уверен. Мне не хватало моей девушки, мне не хватало всего.

Мне только исполнилось 16. Когда я возвращался в Кардифф на пару дней, я уже не был одним из группы моих друзей. Между нами была дистанция. Как будто моей отъезд был понят как то, что я выбрал другую дорогу. Полагаю, на подсознательном уровне мои друзья чувствовали, что я отверг их, и на подсознательном уровне они были правы. Я пошёл в другом направлении. Я был таким же одиноким дома, каким был в Норвиче.

Тот период отрыва меня от старой жизни был агонией. В один из моих визитов домой я отказался возвращался в Норвич, и один из других новичков, парень из Кардиффа по имени Том Рамусат, пришёл ко мне домой, чтобы убедить меня вернуться с ним. Он заставил меня чувствовать себя виноватым, рассказав, как ему тяжело было бы ехать назад в одиночку. Я перед ним в большом долгу. Он не обязан был этого делать, но он присмотрел за мной. С тех пор я дружу с ним и с его семьёй.

Из-за того, как я себя чувствовал, мне было тяжело на протяжении долгого времени. Однажды я подрался с парнем, проходившим просмотр, возле тренировочного поля «Норвича». Для него всё закончилось не очень хорошо: он был голкипером, и я сломал ему руку. Позже мне было стыдно за это, и в «Норвиче» предупредили меня, что если подобное случится вновь, мне крышка.

Дело было в том, что часть меня хотела увольнения. Я искал любой предлог, чтобы вылететь. Я думал, что если меня уволят, я смогу поехать домой и сказать, что в этом не моя вина. Мог сказать, что нет моей вины в том, что не получилось. Что виноваты были они. И потом я мог бы делать то, что хотел делать, обвиняя всех вокруг в упущении моей футбольной карьеры.

Но в «Норвиче» знали, чего ждать от меня, и они делали мне поблажки. Я иногда переходил черту. Однажды я ушёл с тренировки. Потом отказался выходить на пробежку. Когда я чувствовал себя по-настоящему несчастным, я искал пути выхода оттуда. Но люди в «Норвиче» были просто потрясающими, и я всегда буду благодарен им за их настойчивость по отношению ко мне.

Тем летом Мартин О’Нил был назначен на пост главного тренера первой команды. С молодыми игроками вроде меня он не был особенно общительным. На самом деле он даже не смотрел на нас. Единственный контакт между нами был тогда, когда я проходил мимо него в коридоре на базе. Но даже в таких обстоятельствах, я видел, что в нём был какой-то магнетизм.

Из-за того, что домой на выходные я не уезжал, мне приходилось убирать раздевалку первой команды после матчей на «Кэрроу Роуд» [домашний стадион «Норвича» – прим.пер.]. Лучшее в этом было стоять снаружи у двери и слушать, как О’Нил говорил с игроками. Некоторых из них он мог похвалить так, что трудно было поверить, и некоторых заурядных футболистов он заставлял играть очень, очень хорошо. Многие из них больше никогда не играли на том же уровне после того, как он ушёл в то Рождество.

При этом он никогда не стеснялся наезжать на кого-то, если он считал, что кто-то недостаточно налегает на вёсла. Я помню один случай. Он подписал парня по имени Мэтью Раш из «Вест Хэма» более чем за 300 000 фунтов. Он был куплен О’Нилом и стал большим подписанием по меркам «Норвича», он был модным лондонцем и имел значительное мнение о себе.

Но в одной из своих первых игр он вышел на замену минут на 20 и ничего особенного не показал. Мартин полностью уничтожил его после игры. Он назвал его выскочкой и отругал за недостаток усилий и качество. Я был впечатлён. Это показало, что ему всё равно, с кем идти на конфликт. Я восторгался этим в нём.

Мартин не проявлял интереса к молодёжи, но босс резервной команды Стив Уолфорд, который был частью тренировочного штаба Мартина, куда бы тот ни отправился, приложил много усилий, чтобы узнать меня. Он отлично ко мне относился. Даже когда мне было 16, он пару раз подбрасывал меня до моей квартиры. Он рассказал мне о своём дебюте за «шпор» и о том, как когда он только начал играть за «Вест Хэм» в начале 80-х, самой сильной командой, против которой приходилось играть, был «Ливерпуль». Как для фана «Ливерпуля», это была музыка для моих ушей.

Ещё там был Джон Робертсон, который до недавнего времени тоже был постоянным членом тренерского штаба Мартина. Кто-то говорил, что он был годным игроком когда-то. Сейчас я это знаю. Знаю, что люди считали его гением, что он был любимчиком Брайана Клафа в «Ноттингем Форест», что он выигрывал европейские кубки. Но тогда я смотрел на него, дымящего сигарету, с бинтами вокруг колен и думал «без шансов».

У О’Нила и его команды ничего не получилось в «Норвиче», и они ушли перед рождеством 1995. Их заменил Гэри Мегсон, и, хоть я и не думал, что это для меня станет большой разницей, Мегсон дал понять, что видел для меня будущее в клубе, и грызущая тоска по дому стала понемногу угасать.

Через несколько месяцев я покинул свою берлогу. Том Рамусат жил в какой-то норе под названием «Лаймс» с шестью или семью другими новичками клуба. Я спросил Гордона Бенетта, офицера по развитию молодёжи в «Норвиче», могу ли я переехать к ним.

Это больше походило на жизнь в хостеле, чем на сидение взаперти в чьём-то доме, и Гордон сделал это для меня. Я стал устраиваться немного лучше. Я был довольно профессионален. Имея все те проблемы, которые у меня были, я старался относиться к своей игре так серьёзно, как только мог, и делать правильные вещи. В большинстве случаев я отправлялся в постель вовремя. Если на следующий день нам предстояла игра, я шёл в постель вовремя потому, что хотел отыграть хорошо.

Большинство из парней не ложились когда нужно. Не было никого, кто мог бы приглядеть за нами, как было в более привычных квартирах. Так как я был самым молодым из ребят, я стал объектом многих шуток и шалостей. Как-то вечером мы играли в скрэббл, который не был моей сильной стороной. На следующий день у нас был «Арсенал», поэтому я отправился в кровать. Остальные остались играть, а я быстро заснул.

Следующим, что я помню, было то, что они все ворвались в комнату одетые и готовые к выходу. Они были в панике, трясли меня, пытаясь разбудить, и говоря о том, что мы проспали и можем пропустить автобус. Они выглядели напуганными. Мы уже опаздывали до этого, и нас наказали, поэтому я стал серьёзно волноваться. Я стал говорить, что мне нужно собирать сумку, потому что мне разрешили отправиться домой после игры, но они сказали, что у меня не было на это времени.

Я выскочил на улицу и стал пытаться забраться в транспорт. Потом я обернулся и увидел, как все катаются по полу от смеха. Только тогда я понял, что вокруг была темень и что ещё не время куда-то ехать. Было только два часа ночи, и они только закончили свой скрэббл. Я был ужасно зол. Я потопал в свою комнату и всю игру с «Арсеналом» был в омерзительном настроении. Я отыграл никудышно и был уверен, что в этом была их вина.

Боссом молодёжной команды был парень по имени Кейт Уэбб. Он был требовательным, и мне было трудно справляться с его режимом в свой первый год. В большинстве случаев я выходил на замену, потому что новичкам, проводившим свой второй год в команде, обычно предоставлялись все шансы проявить себя. Но когда тебя постоянно грызёт тоска по дому, отсутствие игровой практики не помогает.

На самом деле Кейт был блестящим тренером, он сильно помог мне на моём втором году. Но в первые 12 месяцев он наводил страх на меня. Молодёжная команда играла в лиге Южно-западных Графств, и из-за того, что у нас было много центральных нападающих, часто я играл на правом фланге. Мои шансы были ограничены, и меня много двигали по полю.

Не забывайте также, что я был небольшим. В футбольных молодёжных командах той эпохи сила и габариты ценились превыше всего, а я был запоздалым в развитии. Но я многому учился, не поднимая головы, даже когда прикладывал все силы, чтобы не учиться, и в конце моего первого сезона Майк Филан, тренер первой команды Мегсона, пришёл посмотреть на одну из наших игр и незамедлительно продвинул меня в резервы.

Ни с кем из молодёжной команды такого ещё не случалось, поэтому это придало мне заряд бодрости. Вскоре после этого на другой игре Мегсон поставил меня в состав и сказал: «Из тебя выйдет игрок, парень». Это заставило меня думать, что у меня на самом деле есть шанс. Я хорошо отыграл несколько игр за резервную команду, и на одной из них присутствовал Том Уолли, тренер сборной Уэльса U-21, который вызвал меня на матч против Сан Марино. Мне всё ещё было 16. Свой самый тяжёлый год в жизни я закончил на подъёме.

Летом 96 года я смотрел Чемпионат Европы так много, как только мог. Мне платили всего 40 фунтов в неделю, и у нас с Клэр не было возможности вместе поехать в отпуск, хоть мы и были не разлей вода. Было очень тяжело, когда закончилось лето, и мне нужно было возвращаться к жизни в другой части страны. Но на втором году YTS было немного легче. Нас стали чуть больше уважать, и когда я вернулся в «Норвич», то не чувствовал себя так плохо, как годом раньше.

Я смотрел на новых ребят, на парней, которые выглядели так, будто чувствовали ту же неопределённость и тоску по дому, которую когда-то чувствовал я, и это успокаивало меня. Когда ты видишь, что другие люди несчастны, то чувствуешь себя немного лучше. Возможно, это был мой первый намёк на чувство ответственности. Пара новичков была из Плимута. Одного из них звали Даррен Уэй, и он вёл себя так, будто собирался сражаться с целым миром – точно так же, как делал я. Я понял, что он тосковал по дому, от которого был за много миль. Я знал, через что он проходил.

Я закончил прошлый сезон так хорошо, что вернулся с ощущениями обновления и возбуждения. Я поставил цель – попасть в первую команду в 17 лет, потому что это удалось Райану Гиггзу. Но все хранимые мной надежды на то, что Мегсон поспособствует моему развитию ни к чему не пришли, когда он покинул клуб после разочаровывающего сезона в первом дивизионе.

Его заменил Майк Уокер, который возглавил клуб во второй раз. Я только стал верить, что Мегсон предложит мне профессиональный контракт, но теперь я знал, что придётся биться за него заново. Предсезонка была тяжёлой, тяжёлой работой. Казалось, мы не видели мяча неделями – только бегали и бегали. Я знал, что мне придётся снова проявить себя.

И вот тогда я получил звонок, который изменил мою жизнь.

Это была Клэр. Она была беременна. Ей было 16. Мне только должно было исполниться 17. Множество мыслей обрушилось на мою голову.

«Что мне делать?», «Мы сохраним его?», «Что я могу дать ребёнку?», «Как мы будем смотреть за малышом?»

Ну, для начала Клэр была из католической семьи. Мы не могли не оставить ребёнка, и меня это устраивало. Но мысль о том, чтобы я стану отцом, устрашала меня. Что у меня есть? Ничего. Я живу в берлогах, получаю 45 фунтов в неделю. Что я буду делать? Я пошёл к Кейту Уэббу и объяснил ситуацию.

Он был великолепен. Он сказал мне, что я должен выйти на поле и показать лучший футбол, в который я когда-либо играл, и получить лучший контракт, который только мог. Он сказал, что дело теперь не только во мне. «Тебе нужно есть с мыслями о футболе, спать с мыслями о футболе». Он сказал: «Лучше бы тебе не думать ни о чём, кроме футбола». И я подумал: «Порядок, это я смогу».

После этого моё отношение к делу стало отличным. Больше не было никаких поисков причин, чтобы свалить. Я не сглаживал углы. Если нам говорили сделать 45 секунд на велотренажёре, я делал 45 секунд. Если нужно было добежать до конуса, я бежал прямо до конуса. Я постоянно думал об обеспечении Клэр и ребёнка. Это влияло на всё, что я делал: на каждое упражнение на тренировке, на каждый процесс восстановления – на всё.

Я знал, какими были варианты. Если не футбол, мы могли бы жить в квартире в Троубридже. Клэр бы нормально к этому отнеслась, ведь я нравился ей не потому, что она думала, что я стану профессиональным футболистом. Но я хотел для неё самой лучшей жизни, хотел, чтобы у моего ребёнка было всё. И я должен был что-то делать для этого. Я должен был быть способным обеспечивать малыша. Всё это было ясно для меня.

Я не мог позволить себе перевезти Клэр в Норвич. Она только закончила школу и работала продавцом в «Форбайос». Парни ходили туда в основном для того, чтобы украсть что-нибудь, и я хотел, чтобы мы с ней были вместе так скоро, как это было возможно. Поэтому я работал, работал и работал. Когда другие уходили домой, я оставался. Я делал дополнительную работу, тренировался и тренировался. Чем больше я тренировался, тем меньше грустил по дому. Я прошёл путь от кого-то, кто мог бы стать хорошим игроком, к тому, о ком люди говорили с некоторой уверенностью - «это игрок».

Я опережал остальных ребят молодёжной команды. Я следил за деталями, перестал пить газировку и стал пить воду. Стал набирать массу. Я перешёл на новый уровень дисциплины. Всё равно я никого в Норвиче не знал, поэтому всё, чем я занимался утром, днём и вечером, был футбол.

Карьерой, которая у меня была, я обязан тому моменту, когда мне позвонила Клэр, чтобы сказать, что она беременна. Я смотрел так много футбола, как только мог. Я играл в футбол так много, как только мог, отдыхал так много, как мог. И после всего этого, если бы у меня не получилось, по крайней мере, я бы смог посмотреть на своего ребёнка и сказать: «Я старался изо всех сил».