Потерянные жизни, которые спасли спорт

В день двадцать седьмой годовщины трагедии на стадионе «Эйзель», унёсшей жизни 39 человек, пришедших на финальный матч Кубка чемпионов в Брюсселе, LiverBird.ru предлагает вашему вниманию перевод статьи Эндрю Хасси Lost lives that saved a sport, опубликованной Guardian в 2005 году.

Эндрю Хасси — спортивный журналист и писатель, болельщик «Ливерпуля», в этой статье решил рассказать о своём взгляде на причину и последствия трагедии на «Эйзеле».

29 мая 1985 года мир увидел одно из самых ужасных зрелищ за всю историю спортивных телетрансляций. 39 итальянцев погибли на террасах стадиона «Эйзель» в кровавой прелюдии к финалу Кубка европейских чемпионов.

Вечер обещал праздник и триумф противостояния двух сильнейших команд Европы: упорного «Ливерпуля» и техничного «Ювентуса». «Ливерпуль», ставший в результате победы над «Ромой» обладателем Кубка за год до этого, был полон решимости отстоять звание чемпиона и завоевать пятый титул в своей истории.

«Красные» никогда не казались столь непобедимыми, как тогда. «Ювентус» Збигнева Бонека, Марко Тарделли и Мишеля Платини был, пожалуй, единственной командой, которая могла бросить им вызов — они жёстко играли в обороне, но были страстными и изобретательными в атаке.

Всё было готово к классическому противостоянию, к празднику атакующего футбола. Но вместо праздника получилась настоящая бойня. Тела складывали прямо у кромки поля или под директорской ложей. На протяжении всей игры их могли видеть фанаты и жены футболистов. Одна из самых запоминающихся сцен – толстый усатый итальянец, лежащий среди своих мёртвых и умирающих товарищей с поднятой вверх рукой, будто застывший в немом жесте отчаяния. Это были кадры с войны, а не с футбольного матча.

И по прошествии двадцати лет эта картина не утратила своей шокирующей силы. Свидетели утверждают, что потасовки начались рано, где-то за полтора часа до начала игры. Стадион гудел от песен и стычек, атмосфера враждебности между болельщиками обеих команд накалялась. Некоторые фанаты «красных» объясняли свою враждебность желанием реванша за приём, который им был оказан во время финала в Риме. Тогда «Ливерпуль» одолел хозяев в серии послематчевых пенальти. Однако, покидающие стадион фанаты «красных» были атакованы итальянскими тиффози, которые швыряли в них камни и палили из ракетниц. Уже не являлось принципиальным, что болельщики «Ювентуса» имели к тем тиффози весьма посредственной отношение. В этом году ливерпудлианцы были не в настроении уступать любым итальянским фанатам.

Во время разминки и после, в раздевалке, игроки «красных» отмечали тревожную атмосферу, царившую на стадионе. Алан Хансен, имевший опыт выступления на самых непростых площадках Европы, в разговоре с левым защитником Аланом Кеннеди удивлялся тому, как фанаты могли пронести булыжники на стадион. «Они не кидают булыжники, — возражал Кеннеди. — Они обрушивают стадион на нас».

Самый важный футбольный матч в Европе проводился на полуразрушенном стадионе, больше напоминающем руины. В раздевалке «Ливерпуля» и без этого преобладало чувство напряженности: за день до матча главный тренер команды Джо Фэган объявил о своем уходе. Финал на «Эйзеле» должен был стать для него последним матчем, проведённым в качестве менеджера.

Кеннеди, голы которого имели определяющее значение для успеха «Ливерпуля» в Европе, выбыл из строя незадолго до финала и присутствовал в команде только для моральной поддержки. Он периодически выходил на поле, чтобы оценить ситуацию на стадионе, но каждый раз возвращался с плохими новостями. Чем больше усиливались слухи о жертвах и насилии, тем больше больше Джо Фэган, вся жизнь которого была посвящена футболу, напоминал «сломленного человека», — вспоминал Алан Хансен.

Самое опасное место стадиона, так называемый сектор Z, был хорошо виден Кеннеди из туннеля для игроков. Там болельщики обоих клубов стояли лишь в нескольких метрах друг от друга, разделённые временным тонким ограждением и небольшим свободным пространством, слабо контролируемым полицией. В этом секторе большинство тех, кто не был фанатами «Ливерпуля», были нейтральными болельщиками или итальянскими эмигрантами с детьми. С приближением времени начала матча фанаты «Ливерпуля» становились все агрессивнее. Они забрасывали болельщиков туринского клуба пивными банками, камнями и всем, что попадалось под руку. Когда итальянцы ответили тем же, разъярённые фанаты «красных» прорвались за ограждение на то небольшое пространство, которое разделяло две враждующие группы болельщиков. К своему удивлению они обнаружили, что им никто не мешает.

Ограждение было разрушено, и его части стали оружием. Напуганные бельгийские и итальянские болельщики в панике прижались к стене по периметру сектора. Не выдержав напора, стена обрушилась, похоронив под своими обломками тридцать девять ни в чём не повинных жертв и ранив еще около 600 человек. Мир с ужасом наблюдал, как фанаты «Ливерпуля» переключили свое внимание на запоздало подоспевшую полицию. Это был момент, который навсегда войдет в историю футбола; момент, о котором каждый, кто видел происходящее, будет помнить, что он делал и чувствовал тогда.

Зрители BBC 1 как раз ожидали краткое прямое включение Брюса Форсайта с Терри Воганом и их привычного обмена остротами за пару минут до начала матча. Но настроение вечера резко поменялось, когда вместо них в эфир вышел взволнованный Джимми Хилл и показал кадры, на которых фанаты «Ливерпуля» кидались банками и бутылками в полицию. Голос комментатора Бэрри Дэвиса дрожал, когда он произносил памятные и сейчас слова: «Поступают сообщения об убитых и раненных фанатах».

В студии Грэм Сунесс и Терри Венейблс пытались подобрать какие-то слова для описания происходящего. Тел становилось все больше, и битва продолжалась с неистовой силой, я, как и все наблюдавшие за этим действом, испытывал глубокое чувство стыда и гнева. Чувство вины было очень личным. Я фанат «Ливерпуля», я родился в этом городе и всегда был одним из них. Хоть я и не присутствовал на стадионе тем вечером, но находился на пути туда. Мы с группой фанатов Ливерпуля, задержавшихся по дороге в Брюссель, путешествовали по Франции и в конце концов оказались в Ла-Гийотьер, иммигрантском квартале Лиона. В местном баре мы пили с обеда до вечера, развесив по стенам атрибутику клуба.

Мы следили за ходом трагедии по телевизору, и наш ужас всё возрастал, чем больше мы различали лица, одежду и стиль тех беснующихся ребят. Никто не мог говорить, дальше все пили в тишине. Из-за клубной атрибутики мы ловили на себе настороженные взгляды арабов в баре, но они ничего нам не сказали. Больше всего мне запомнилась девушка в голубом свитере, которая, пытаясь перелезть через искалеченные мёртвые тела, поскользнулась на окровавленном ограждении и наверняка разбилась насмерть. В последующие дни европейские СМИ ревели от возмущения, в один голос называя нас «английские убийцы», «ассассины» и «красные животные» (именно такой плакат принесли фанаты «Ювентуса» на «Эйзель»).

Во Франции, Германии, Италии и других странах вина за произошедшее была возложена на нашу культуру насилия, наследие колониализма, высокомерие и глупость правительства Тэтчер. В самой Британии правительство, футбольные власти, пресса и телевидение были ошеломлены. «Мы не то, чтобы в оцепенении, — сказала Маргарет Тэтчер. — Мы хуже, чем просто в оцепенении». Это был один из редких дней, когда заголовок таблоида оказался совершенно точен — как выразился Mirror, это был «день, когда умер футбол».

Гнев и беспорядки стали последствиями, которых не пришлось долго ждать. В Италии Британское посольство и другие британские объекты были атакованы. По всей Европе и миру английский пролетариат, особенно тот, что представлял Ливерпуль, стал олицетворением невежества и дикости. В Великобритании Тэтчер отменила заседание кабинета министров и объявила войну «проблеме хулиганов» с той же риторикой, с которой она клялась уничтожить профсоюзы бастующих шахтеров.

Через несколько дней председатель правления «Ливерпуля» Джон Смит заявил, что клуб откажется от участия в кубке УЕФА на следующий сезон. Спустя несколько часов после этого заявления под давлением со стороны Тэтчер Футбольная ассоциация приняла решение исключить все английские клубы из еврокубков на один год. Но и этого оказалась недостаточно, и два дня спустя УЕФА, главный руководящий орган европейского футбола, заявила об отстранении всех английских клубов от еврокубков на неопределенный срок. На практике это продлилось пять лет.

Вслед за наказанием последовали аресты и депортация фанатов «Ливерпуля», личности которых устанавливались с помощью прессы и телевидения. Это была самая массовая и невероятная уголовная депортация в британской судебной истории. Газета Liverpool Echo взяла на себя роль блюстителя совести города и провозгласила 29 мая самым чёрным днём в истории города. Сообщалось о том, что вдова Билла Шенкли, Несси, выключила матч, чтобы помолиться за жертв трагедии. В последующие дни страница с письмами читателей была заполнена описаниями трагедии, в письмах преобладали чувство отвращения к себе и жажда искупления.

Один парень, признавшийся, что участвовал в набеге на сектор Z, сказал, что был раздавлен и рыдал, когда осознал, что натворил. Была история, ставшая гвоздём номера, в которой рассказывалось о «героическом скаузере, который спасал жизни». Совершенно противоположно по смыслу письмо в Echo К. Мартиндэйла из Моссли-Хилл. Он сказал, что видел, как фанаты обчищали карманы и пинали трупы. Надломленный и опустошённый он с отвращением писал, как на пароме из Зеебрюгге один ухмыляющийся тип хвастался: «Мы убили сóрок!»

Правда заключалась в том, что никто в городе не знал, как реагировать. Отчасти от того, что было трудно разобраться в произошедшем. Истории болельщиков были абсолютно разными — кто-то обвинял во всем агрессивных фанатов «Ювентуса», кто-то трусливую бельгийскую полицию, кто-то ветхий стадион. Как и большинство болельщиков, Стив Нил, сейчас работающий в Городском совете Ливерпуля, ничего не знал о масштабах трагедии, пока он и его друзья не увидели заголовки на следующий день. «Мы читали газеты в гостинице и все вокруг нас – французы и бельгийцы – молчали и не хотели говорить с нами», — признался он мне недавно.

«Я помню одного из парней постарше, давно путешествовавшего с «Ливерпулем», он тихо сказал, что мы просто должны отправиться домой. Мы вышли на улицу, и пожилая женщина, плюнув в нас, начала кричать что-то на фламандском». Echo выделила несколько полос газеты для записи рассказов очевидцев; они сообщали, что беспорядки дело рук Национального фронта [британская националистическая организация — прим. ред.], болельщиков «Челси» или «Лидса», и даже, как утверждал один «красный», были спровоцированы раздражёнными фанатами «Эвертона». Советник либерально-демократической партии Питер Миллиа, присутствовавший на матче, рассказал Echo, что он отчетливо видел скинхедов, одетых в футболки с Юнион Джеком и говорящих как кокни.

«Скаузеры не одеваются так, — говорил он. — Абсолютно очевидно, что эти люди просто приехали нарваться на неприятности». Председатель правления «Ливерпуля» Джон Смит заявил, что агрессивные болельщики, вероятно всего, представляли Национальный фронт и были из Лондона, и что до того, как началось самое ужасное, прозвучал выстрел.

Поклонникам отчаянно хотелось верить, что все это было правдой. Но большинство слухов оказались вымыслом. Джон Уильямс из Центра исследования футбола Нормана Честера при Лестерском Университете по-прежнему не уверен в том, что же всё-таки произошло. Уильямс, возможно, основной специалист по культуре футбола семидесятых и восьмидесятых и к тому же большой поклонник «Ливерпуля». Непосредственное знание «Энфилда» и его традиций всегда заставляло его отнестись к официальным версиям трагедии с изрядной долей скептицизма.

«Ни один из слухов о сторонниках Национального фронта не был и никогда не будет документально доказан, — говорит Уильямс. — Правда в том, что эти городские легенды были придуманы, как способ уйти от реальности. Однако, тот, кто в то время был знаком с культурой и традициями футбольного клуба «Ливерпуль» и его болельщиками, ощущал нечто диссонирующее во всех многочисленных сообщениях прессы. Факт остается фактом: «Эйзель» был совершенно чужд футбольной культуре «Ливерпуля»».

Уильямс утверждает, что в культуре боления «Ливерпуля» не было хулиганства, которым футбол оказался поражён с середины семидесятых годов. «На матчах часто случались драки, — говорит Уильямс, — но в целом поклонники «Ливерпуля» никогда не интересовались насилием, хотя и могли постоять за себя в случае необходимости». Вот почему фанаты «Ливерпуля» никогда не были организованы в группировки. Основная идея scally заключалась в том, чтобы быть выше бессмысленного разрушения, которое проповедовали такие неандертальцы, как фанаты «Челси», «Лидса» или сборной Англии. Фанаты «Ливерпуля» никогда не образовывали «фирм» — просто собирались с приятелями по несколько человек, которые вместе стояли на матчах или в пабах. Дозволялось что-нибудь стащить — если то, что вы крали, было дизайнерской побрякушкой из Европы или еще откуда-нибудь. В основном это делалось ради веселья и воспринималась как забава.

Таким же духом был пропитан самый популярный фэнзин «Энфилда» той эпохи — The End. Он был смешнее, чем Viz, и острее, чем The Face, и прочно укоренился в гоп-культуре, которая поощряла мелкое воровство, курение травки и секс. Некоторые знаменитости даже пиарили The End. Например Джон Пил появился в футболке этого фэнзина в Top of the Pops, а также на страницах NME и Sounds. Редакторы The End (среди которых был и Питер Хутон, впоследствии прославившийся с группой The Farm) насмехались над «деревенщиной» и «неотёсанными мужланами» Манчестера и Лидса (единственными, кто не высмеивались, оказались бастующие шахтеры, благодаря тому, что они выступали против правящих классов южной Англии).

Больше всего и острее всего высмеивались кокни (в особенности фанатов «Челси») за их глупый акцент и паршивые шмотки. Но даже если подобное мировоззрение и было очень провинциальным, оно не было особенно жестоким (мнение «все футбольные хулиганы — придурки» шло рефреном в публиковавшихся письмах читателей). The End в определённом смысле был продолжателем осознающих собственную значимость традиций Ливерпуля 60-х годов, и поколения, из которого вышли The Beatles и целая плеяда художников, комиков и писателей.

Однако, к 1985 году Англия видела совсем другой Ливерпуль. К тому времени в городе наблюдался спад промышленного производства и рост социальных неустроенности. В стране, которая старалсь не отставать от политики торгашества, которую проповедовала Тэтчер, Ливерпуль со своими проблемами безработицы, беспорядками и ультралевой политикой выглядел странным, изолированным местом. Питер Хутон присутствовал на стадионе «Эйзель». И он достаточно честен, чтобы признать ответственность фанатов «Ливерпуля» за произошедшее.

«Я никогда не утверждал, что это не были фанаты «Ливерпуля», очевидно, что это были именно они. К «Эйзелю» не причастны ни мифические «организации» из Лондона ни какие-либо другие люди».

Большим шоком для Хутона и многих других стало то, что трагедия на «Эйзеле» подтвердила мнение внешнего мира о Ливерпуле, обнажив неприглядную сторону культуры города для тех, кто думал, что они знают её лучше других. Это одна из основных причин, по которой тема «Эйзеля» остаётся в значительной степени табу в Ливерпуле.

Другая причина заключается в том, что эмоциональная сторона трагедии на стадионе «Эйзель» связана с трагедией на стадионе «Хиллсборо», когда 95 фанатов «Ливерпуля» погибли в давке, а ещё один скончался позднее. Однако, в той трагедии поклонники «Ливерпуля» оказались жертвами. Из-за этого трагедия «Хиллсборо» не стала менее драматической, но с ней легче было примирится. Как объясняют очевидцы обоих событий: «Существует разница между тяжелой утратой и убийством».

Одним из самых невероятных и позорных фактов в истории трагедии на «Эйзеле» остаётся тот, что матч всё-таки состоялся. Общепринято считать, что это было сделано с целью избежать кровавой бойни на улицах. Сейчас уже невозможно утверждать, как бы развивались события, но учитывая отвратительный полицейский контроль, я бы не стал исключать такой возможности. Так же принято полагать, что после стартового свистка фанаты забыли о футболе. Но и это было не совсем так — по крайней мере не для тысяч фанатов на стадионе, и не для меня, и не для тех, кто смотрел матч вместе со мной.

Естественно, я был в толпе жаждущих победы Ливерпуля фанатов, в баре во Франции. Мы долго и упорно спорили о пенальти Платини, который принёс «Ювентусу» победу и Кубок чемпионов. Как только матч закончился, в баре выбили окно. Мы вышли на улицу и столкнулись с толпой местных гопников. Мы не были психами или даже обычными футбольными хулиганами, но дрались из всех сил.

Даже по прошествии 20-ти лет мне тяжело найти объяснения. Как можно оправдать еще большее насилие сразу после увиденной по телевизору бойни. Очевидная причина в том, что мы отказывались стыдится того, кем являлись. Многие, кто был на стадионе «Эйзель» в тот вечер, рассказывали мне, что испытывали похожие эмоции. Чувство вины было неразрывно связано с вызовом, а вызов порождал ещё большую жестокость. Одно из самых пронзительных исследований подобных чувств приводится в книге 1991 года Билли Буфорда «Среди отморозков», написанной явно под впечатлением от «Эйзеля».

Наиболее интересным является мнение Буфорда о возбуждении, царившем на террасе и повлекшим за собой насилие. Будто электрический заряд проходил сквозь толпу, превращая её в машину для убийства. Автор цитирует Сьюзан Зонтаг и Жоржа Батайа, объясняя реальную привлекательность хулиганства восторгом, которое доставляет преступление. Подобные ощущения сродни наркотическому опьянению, когда события воспринимаются, как в замедленном воспроизведении, и ты ясно видишь все детали.

Любопытно, что Буфорд – образованный американец из среднего класса, чуждый футбольной культуре, — оказывается втянутым насилие и получает удовлетворение от него, что и описывает. Я бы мог трактовать свои собственные воспоминания об «Эйзель» в том же ключе, т.е. я испытывал не только стыд, но и на каком-то глубоком эмоциональном уровне возбуждение от боя. Все футбольные фанаты понимают это на интуитивном уровне.

В своей книге «Футбольная Лихорадка» Ник Хорби описывает это очень просто:
«Оскорбительные кричалки, жесты, мелкие стычки и тому подобные «детские шалости» в Брюсселе вылились в убийство. Эти стандартные для подавляющего большинства фанатов вещи практиковались в течении лет 20. И по сути «Эйзель» был органичной частью той культуры, в которую многие из нас, включая меня, были вовлечены.

События на «Эйзеле» получили весьма скудный отклик среди деятелей культуры. Ливерпудлианские драматурги Вилли Рассел и Алан Блисдэйл в тот момент переживали лучший период своего творчества, но так и не создали ничего на тему трагедии. Один сдержанный ответ от высокого искусства последовал от Майкла Наймана, создавшего Memorial. Эта элегическая композиция исполнялась только раз, спустя лишь несколько дней после трагедии на концерте на складе в Руане. На страницах Guardian Вальдемар Янущак назвал это событие «маленьким искуплением». Впоследствии произведение вошло в саундтрек к фильму Питера Гринуэя «Повар, вор, его жена и её любовник», но этот факт был либо забыт, либо проигнорирован свидетелями трагедии.

Гораздо больший отклик работа Наймана, написанная как дань уважения к погибшим, получила в Европе, где один итальянский критик описал её как «невыразимо печальный эпический похоронный марш».

Европейские комментаторы редко затрагивали саму тему «Эйзеля» и не отличались пониманием сложностей и нюансов английских футбольных культур. Однако в нескольких последних работах сделали хорошую попытку разобраться в сути проблемы.

Одной из самых сильных и динамичных таких работ является книга 2003 года Le verità sull'Heysel («Правда про Эйзель») итальянского ветерана спортивной журналистики Франческо Каремани. Это попытка понять насилие с точки зрения нападавшего и жертвы. Это не делает книгу написанной против фанатов «Ливерпуля» или против самого футбольного клуба «Ливерпуль». Скорее, как утверждает сам Каремани, это «книга о человеческих мотивах и страданиях».

Наиболее важным и очень смелым для автора, пишущего с точки зрения итальянцев, стало то, что Каремани неуклонно описывает всех присутствовавших на стадионе «Эйзель» как жертв, которые лишь сыграли свою роль в трагедии, которую они не могли осознать в то время. Это взгляд французского теоретика СМИ Жана Бодрияра, который посвятил трагедии на «Эйзеле» главу своей книги «Прозрачность Зла».

Его анализ событий неожиданно прямолинеен и прозрачен. Он говорит о том, что «Эйзель» оказался примитивной, но до жути эффективной формой «интерактивного телевидения». Он обвиняет правительство Тэтчер в войне, которую оно развязало с шахтерами (называя это «государственным террором») и утверждает, что подобная политика прямо или косвенно обязана была привести к вспышкам насилия на спортивных «псевдо-мероприятиях».

«Эйзель» не произошёл случайно, но являлся неизбежным результатом желания зрителей превратить себя в актеров. Природа насилия — грубая, первобытная и бессмысленная — была культурным отражением обстоятельств и окружающей обстановки. И Бодрияр далёк от того, чтобы преувеличивать ради красного словца. Легко забыть о том, каким жестоким и нестабильным местом была Британия начала 80-х и насколько плачевными были условия для поклонников футбола в то время.

С начала 70-х английские фанаты вольно несли хаос как в Европе, так и дома. СМИ и правительством подобное поведение принималось с безразличием и равнодушием. Те, кто руководили футболом, те, кто могли сделать что-то с плохими стадионами, никудышными мерами безопасности, атмосферой ненависти и расизма, неизменно закрывали глаза на происходящее. Любой, кто посещал матчи в то время, знал, что что-то делалось совсем неправильно.

«Эйзель» изменил всё в культуре английского футбола, причём по большей части к лучшему. Во многом благодаря этим позитивным изменениям на Чемпионате мира 90-ого года в наркотическом угаре под саунтдрек New Order началось возрождение английского футбола. С тех пор пришло время пост-фанатизма, время, когда болельщик стал больше потребителем, чем фанатом.

Но даже, если и так, вряд ли кто-то всерьёз может желать возврата к прошлому. Доклад Тейлора, составленный по результатам расследования трагедии на стадионе «Хилсборо», привёл к широкой реформе, которая включала переоборудование стадионов, на которых остались только сидячие места, и грамотный полицейский контроль.

И тем не менее в Ливерпуле, Англии и Европе остается ощущение, что дело по «Эйзелю» всё ещё не закрыто.

По многим причинам произошедшие в Брюсселе события трудно стереть из памяти. Вероятно, это и невозможно сделать. Жёсткая политика УЕФА повлекла серьёзные последствия для английского футбола и есть люди (например, Говард Кендалл, в то время менеджер «Эвертона», выигравший в тот месяц Кубок обладателей кубков и собиравшийся бороться за Кубок чемпионов в следующем сезоне), которые рассуждают о потерянных возможностях и потерянном поколении английских игроков.

Они обвиняют фанатов «Ливерпуля» в разрушении целой эпохи в истории футбола, в том, что они положили конец господству английских клубов. Но правда заключается в том, что рухнувшая на стадионе «Эйзель» стена стала невероятно точной метафорой для разрушительных сил, которые поставили английский футбол на колени. «Эйзель» стал результатом многолетних традиций насилия и халатности в футболе, который, несмотря на успехи английских клубов в Европе, двигался по пути самоуничтожения.

Оглядываясь назад, понимаешь, что это чудо, что не всё и не все погибли под её обломками.